Головорезы или герои?

Кельты и Викинги

В средневековых скандинавских языках слово «vikingr» означало «пират, корсар» — человек, который сколотил себе состояние или совершая морские набеги на берега чужих стран, или нападая на мирных путешественников в своих водах. Было и отвлеченное понятие viking, которое обозначало сам процесс разбоя за морем. Строго говоря, викингами следовало бы называть только тех людей, для которых разбой становился профессией. К обычным скандинавским крестьянам, купцам, поселенцам или ремесленникам того времени, да и к дружинникам, участвовавшим в династических войнах своих князей или в собственных «разборках», это слово вряд ли подходит. Тем не менее, именно скандинавские морские разбойники оказали наибольшее влияние на Европу того времени, и именно они с тех пор привлекают наибольшее внимание историков. Поэтому период скандинавской истории, начавшийся в 790-х годах (время первых известных набегов в Западной Европе), обычно называют «эпохой викингов». Этот период завершается примерно в середине XI века, когда набеги и переселения прекратились, обитатели поселений за пределами Скандинавии практически слились с местными жителями, а социальные изменения в самой Скандинавии привели к наступлению подлинного Средневековья. Слово «викинг» стало удобным термином для обозначения характерной культуры того времени, и поэтому мы теперь говорим не только о кораблях и об оружии викингов, но и об искусстве викингов, домах викингов и даже о сельском хозяйстве викингов, хотя людям той эпохи такие выражения показались бы совершенно бессмысленными.

Современники также не называли разбойников-викингов «викингами». Англосаксы именовали их данами — по стране, откуда те пришли, франки звали Normanni — люди севера, германцы — людьми ясеня, возможно имея в виду их корабли, хотя корабли делали из дуба, ирландцы же употребляли или слово Gaill, что означает иностранцы, или Lochlannaigh — северяне; при этом они порой различали датчан и норвежцев: первые были черными чужеземцами, вторые — белыми чужеземцами. Испанские арабы звали викингов Majus — язычники, а на востоке славяне, арабы и византийские греки назвали их Rus или Ros (возможно, первоначально это было финское название шведов). Сами же скандинавы считали себя обитателями какого-то определенного места — «людьми из Вест-фольда», «людьми из Хордаланда», «людьми с возвышенностей» и так далее. Однако постепенно у них зародилось чувство национального единства; появились названия национальностей. Они также использовали слово Nord-menn — «северяне», иногда в ограниченном значении «норвежцы», но чаще в общем смысле «скандинавы»; второе значение привело к появлению в современном английском языке общих терминов Northmen, Norsemen и Norse. Происхождение самого слова vikingr неясно и весьма спорно. Наиболее общепринятое предположение — это то, что оно происходит от слова vik — «ручей, бухта, фьорд» и появилось потому, что пираты обычно прятались в бухтах и устьях рек, чтобы нападать на проплывающие мимо корабли и обеспечить себе базу для набегов вдоль побережья.

Изучению эпохи викингов зачастую мешают традиционные представления о свирепых и безжалостных варварах, сеющих страх и разрушение в постоянных поисках добычи, и поэтому многие менее сенсационные, но столь же важные аспекты этого периода оказались вне сферы внимания. В основном это происходит потому, что европейские летописцы того времени дают весьма одностороннюю картину: они (что вполне понятно) считали викингов только разбойниками и вымогателями дани. Эти авторы почти ничего не знали, да и знать не хотели, о жизни викингов, об их культуре и торговле и даже о

том, почему и откуда они приходят. Хотя сведения в летописи могут быть вполне подлинными, общая картина оказывается искаженной как из-за эмоций летописца, так и из-за того, что он не упоминал о некоторых фактах, которых либо не знал, либо не считал нужным записывать. «Англосаксонская хроника» гораздо полнее других летописей, и ее авторы были информированы гораздо лучше, чем большинство хронистов, однако и там речь идет почти исключительно о войнах. Только одно или два случайных предложения говорят о заселении Дэнло1, которое проходило в тот же период и имело гораздо более сложные и далекоидущие последствия. Нередко тщательное исследование названий мест и лингвистических данных — единственный способ заполнить пробелы в источниках.

Более поздние средневековые писатели часто оказываются куда пристрастней. Автор ирландского текста XII века «Война гойделов с чужеземцами» (то есть ирландцев с викингами), вспоминая об ужасах набегов викингов (которые он отнюдь не собирался преуменьшать), восклицает: «Верно, хоть бы сто голов — равно прочных, железных — было на одной шее, и сто языков — острых, хорошо подвешенных, с приятной речью, медных, нержавеющих — в каждой голове, и сто голосов — громозвучных, хрустальных, неослабевающих в каждом языке, не могли бы они перечислить, или поведать, или перечесть, или рассказать, сколько претерпели все ирландцы вместе — и мужи, и жены, и миряне, и священники, и старцы, и юноши, и благородные, и подлые — мучений и тягот, и издевательств в каждом доме от этого войска жестокого, злобного, чужестранного, совершенно языческого».

Конечно, современные историки понимают, что средневековые авторы были небеспристрастны и многое преувеличивали, однако их собственные суждения порой оказываются не менее эмоциональными. Еще в 1930 году сэр Томас Кендрик, хотя и признавая, что некоторые поселенцы-викинги занимали свою землю вполне мирно, постоянно использовал такие выражения, как «грубые варвары», «грабители-головорезы», «бич окраин цивилизованного мира», «кровожадные и омерзительные варвары, враги общества, повинные в позорных и непростительных преступлениях — поджогах и резне». Единственное, что сэр Томас мог сказать в пользу викингов — это похвалить их ремесленное мастерство, о котором он говорит, что, «увидев сам корабль [из Усеберга]... уже никто не сможет более считать викингов IX столетия абсолютно гнусными и бездушными варварами».

Многие книги о викингах содержат похожие суждения, хотя, возможно, облеченные и не в такие сильные выражения. Тем не менее, существует и другая школа — в основном среди исследователей скандинавской литературы, чем среди тех, кто занимается европейской историей. Основываясь на героической поэзии скандинавов и исландских прозаических сагах, эти ученые рисуют достаточно положительный портрет викингов и их образа жизни, считая их чуть ли не средоточием всех добродетелей — отваги, выносливости, верности, любви к свободе и чувства чести. Действительно, в литературных источниках мы видим много героев, в полной мере одаренных этими качествами, которые, несомненно, вызывали восхищение в скандинавском мире. Очевидно и то, что в жизни исторические достижения викингов требовали много отваги и предприимчивости. Некоторые авторы так далеко зашли в своем поклонении викингам, что стали приписывать все положительное в характере англичан тому, что среди их предков были викинги, о которых Р.Л. Бреммер в 1923 году писал: «...Отважное и выносливое племя, простые и героические мужчины и женщины. Сильные телом, хорошо сложенные, статные люди, по большей части красивые, зачастую — подлинно античной красотой. Их манеры были откровенны и безыскусны, их ум живо откликался на все возвышенные человеческие ценности — любовь, рыцарство, отвагу, свободу, справедливость... [Мужчины] в любом обществе были откровенны и веселы, верны слову, они не торопились впадать в гнев, в битве были бесстрашны, в дружбе — верны... Три великие добродетели — честь, рыцарство и любовь к свободе — часть бессмертного наследия, которое мы получили от наших скандинавских пращуров». Сия блистательная картина, как уже было сказано, во многом основана на информации, почерпнутой из скандинавской литературы. И хотя эта литература во многих отношениях дает исключительно ценную информацию о духовном мире скандинавов, она также таит в себе ловушки для историка, который использует ее слишком некритически. Собственно эпохой викингов датируется только поэзия, и значительная ее часть (где постоянно говорится о воинской доблести, верности, чести, щедрости и несгибаемой отваге перед лицом Судьбы) выражает идеалы поведения героя, которыми восхищались аристократы и их дружинники, — идеалы, которые не имели прямого отношения к повседневной жизни крестьянина или купца, хотя, наверное, и могли вдохновить его в момент опасности. Хотя такие легендарные герои, как Сигурд Вёльсунг, и были постоянной темой для поэтов и художников, это отнюдь не значит, что каждый викинг хотел стать Сигурдом.

Что касается исландских саг, то они во многом — самые интересные из доступных нам источников. Однако их внешняя объективность и трезвый, реалистический тон скрывают много подводных камней. Ни одна из этих саг не была записана ранее XII века, и большинство из наиболее прекрасных и наиболее известных относятся уже ко второй половине XIII века. Наиболее ценные для историка саги делятся на две группы: биографии и другие рассказы о подлинных событиях, прежде всего жизнеописания норвежских королей и рассказы о ранней истории самой Исландии, и «семейные саги», где описываются жизнь и особенно междоусобицы отдельных исландцев, которые жили в X — начале XI века. Саги первого типа считались подлинной историей, если даже иногда там встречались неточности или легендарные сведения, а «семейные саги» представляли собой художественную интерпретацию прошлого, так что зерно традиции, на которой они вырастали, вполне могло оказаться искаженным. Люди, которые сочиняли эти саги, нередко были горячими почитателями древностей; они дорожили мельчайшим обрывком информации, стараясь заполнить пробел в 200 лет между своим временем и временем, когда жили те люди, о которых рассказывали. Но сам тот факт, что они так любили прошлое, заставляет задуматься: насколько же они его идеализировали? И разумеется, рассказчики его упрощали. Например, заселение Исландии часто объясняли только гордостью и гневом норвежских князей, чьей независимости угрожал король Харальд Прекрасноволосый. На самом деле заселение было частью гораздо более крупного движения, в котором решающую роль, возможно, играло экономическое давление. И все-таки при критическом использовании саги могут стать незаменимым источником по истории Скандинавии. Величайшим достижением в области исторических сочинений стал «Круг земной», великолепное собрание саг о королях Норвегии, составленное Снорри Стурлусоном в 1220-х годах. Снорри также многое знал о языческих мифах и древней поэзии, и без его работ на эти темы наши знания о скандинавской религии оказались бы гораздо более скудными.

В сагах мимоходом упоминаются многие стороны повседневной жизни — еда, одежда, сельское хозяйство, закон и многое другое. Эти сведения очень ценны: они как бы изнутри показывают обычную, негероическую сторону скандинавской жизни. Однако всегда есть риск, что автор мог быть бессознательно введен в заблуждение обычаями, принятыми в его собственное время. Иногда такие анахронизмы очевидны, а иногда их можно различить, только имея данные археологических изысканий. Вот хороший пример, связанный с домами. В «Саге о Греттире» ясно говорится, что в эпоху викингов дома состояли из одной большой комнаты, где происходила вся домашняя жизнь. Но один исландский ученый, уверенный в том, что в тот период столь примитивные обычаи уже не могли существовать, проанализировал термины, использованные во многих других сагах, и пришел к выводу, что все описанные дома содержали несколько комнат с разными названиями. Позднее археологические раскопки показали, что «Сага о Греттире» говорит правду. В других сагах содержались неточные описания домов, возникшие под влиянием устройства домов той эпохи, когда составлялись саги, а в третьих использовались настолько туманные выражения, что только открытие подлинных остатков позволило понять, что же они в действительности означают.

Другой недостаток «семейных саг» как источников знаний по эпохе викингов заключается в том, что их интерес сосредоточен исключительно на самой Исландии. Если один из героев отправляется за море, то это всегда лишь интерлюдия, о которой говорится в двух словах («он отправился в Норвегию, где король любезно принял его», или «тем летом он отплыл в Ирландию; там совершал набеги три года и вернулся домой с большим богатством»). Если о похождениях героев рассказывается подробнее, то обычно это стандартная приключенческая история, которая мало что говорит о жизни в то время. Есть и исключения, прежде всего «Сага об Эгиле», однако в общем и целом герои «семейных саг» решают свою судьбу дома. Саги многое рассказывают о жизни внутри скандинавского общества, однако они мало что говорят о взаимодействии между Скандинавией и остальной Европой.

Таким образом, сформировать объективное представление о викингах на основе письменных источников чрезвычайно трудно. Кажется, что европейские летописи и скандинавская литература описывают два разных народа. И тех, и других можно подозревать в излишней пристрастности: одни видят врагов — сплошь в крови и в дыму пожарищ, другие — собственных идеальных предков в золотом сиянии героизма и возвышенных чувств. К счастью, некоторые современники, общавшиеся с викингами, смогли посмотреть на них более беспристрастно, и часто эти краткие, случайные сообщения оказываются наиболее полезными. Церковные историки, описывая деятельность миссионеров, иногда случайно рассказывают что-нибудь об условиях торговли или путешествий или сообщают некоторые факты о языческой религии; арабские географы дают замечательные описания обычаев шведских торговцев в России; византийский император рассматривает сезонные передвижения викингов вдоль торгового пути на Днепре. Перед нами открывается мир, конечно, не свободный от насилия, но здесь авторы, по крайней мере, отдают себе отчет в экономических факторах и не считают викингов каким-то мистическим бичом Божьим (как иногда казалось измученным жителям Запада).

Сверх того, археологи обнаружили множество материальных остатков, которые дают прямые и косвенные данные, позволяющие нам лучше понять эпоху викингов. Одним из главных археологических источников являются тысячи раскопанных погребений, поскольку большинство (хотя и не все) скандинавов снабжали умерших перед тем, как похоронить или сжечь, одеждой, оружием, инструментами и другими предметами. При благоприятном составе почвы погребения дают исчерпывающую информацию. Погребальный инвентарь может варьироваться от одного или двух простых предметов до роскошной обстановки княжеских погребальных курганов — кораблей со всей оснасткой, продуктов, кухонной посуды, саней, сбруи и множества других предметов повседневной необходимости богатого хозяйства. Курганы в Гокстаде и Усеберге (Норвегия) заслуженно считаются самыми знаменитыми из этих роскошных погребений, и дальше мы много будем говорить о том, что там было найдено. Однако все это богатство не должно затмевать бесчисленные небольшие могилы, содержимое которых говорит очень многое о быте средних слоев населения.

Дома раскапывают значительно реже, чем могилы, поскольку в большей части поселений викингов жизнь продолжалась в течение всего Средневековья, продолжается и сейчас; таким образом, для современного археолога особенную ценность представляют заброшенные поселения. Таких поселений много в Гренландии, где целых два поселения в Средние века полностью вымерли, а эскимосы не стали трогать их развалины. Есть еще одна исландская долина, которая после того, как расположенные в ней фермы в 1300 году уничтожил вулкан, уже больше не была заселена, и некоторые из этих ферм восходят к началу X века. Дома викингов рассеяны тут и там- по Оркнейским, Шетландским и Гебридским островам; особенно замечательна прекрасная группа построек в Ярлсхофе на Шетландских островах: здесь передвижение песков «запечатало» дома, предохранив от последующих вмешательств.

Еще более интересны раскопки целых городов с их кладбищами, гаванями и защитными земляными сооружениями. Автор любой книги об эпохе викингов будет многим обязан тем археологам, которые изучали поселения в Бирке, Хедебю, Каупанге и Хельгё. Эти небольшие городки были прежде всего торговыми центрами, и поэтому обнаруженные там предметы бросают свет на экономические аспекты жизни общин викингов, показывая, какие товары импортировались и экспортировались и какими ремеслами занимались в самих городах. Изучение таких городов — длительный процесс. Требуется много сезонов раскопок и глубокий анализ, так что даже уже известные нам места раскопок могут дать новую информацию, не говоря уж о тех, что могут быть открыты в будущем. Другой тип крупного поселения, известный пока только в Дании, — это укрепленный военный лагерь, который, возможно, служил чем-то вроде казарм, предназначенных для армии, собравшейся для вторжения в Англию в начале XI века. Существует четыре таких лагеря, самый известный из них — Треллеборг.

Обнаружено более тысячи погребенных под землей кладов серебряных изделий — от небольших находок двух-трех монет и нескольких обломков украшений до целых груд сокровищ, которые весят 15 и более фунтов1 и состоят из нескольких тысяч монет, тяжелых колец или и того и другого. Такие клады находят не в погребениях, не на раскопках и не на местах, где стояли дома; для пущей безопасности их прятали в чистом поле, часто у подножия скалы или дерева, рядом со старым курганом или в каком-то другом подобном месте, которое владелец клада мог легко узнать, когда приходило время его вырыть. Если какая-то область особенно богата кладами, то это означает не только то, что ее обитатели были богаты, но и то, что они жили в постоянном страхе войны и пиратских набегов и что многим из них не удалось откопать спрятанное сокровище. Поскольку монеты легко датировать, то они точно показывают, в какой именно период происходили эти смуты. Иногда серебряные клады — это единственное свидетельство важности того или другого региона. Например, остров Готланд у побережья Швеции упоминается в письменном тексте периода викингов один-единственный раз, однако обнаруженные там сокровища доказывают, что это было богатейшее место во всей Скандинавии. Сама Скандинавия не производила серебра и вплоть до XI века не имела монетных дворов. Поэтому практически все обнаруженные там монеты иностранные — арабские, английские, франкские, германские — и пришли из-за границы в ходе торговых отношений, как добыча грабежа, как данегельд1 или как плата наемникам. Количество монет и место, откуда они были привезены, служат важными путеводными нитями, по которым можно проследить контакты викингов с остальным миром.

Наконец, следует упомянуть о резных камнях или камнях с надписями, поставленных в качестве памятников умершим, причем не над их могилами, а в таком месте, где их могло видеть как можно больше прохожих — у брода, древней дороги или в месте для собраний. Такие камни встречаются во многих областях Скандинавии, но два региона и две эпохи особенно ими богаты. Первый — это Готланд в IX веке (возможно, и в VIII веке, ибо дата является спорной), когда были выполнены изящные графические изображения (см. вклейку), в том числе много человеческих фигур, битвы, процессии, плывущие корабли, всадники. Значение изображений зачастую остается загадкой, однако они являются очень ценными источниками для изучения внешнего вида мужчин и женщин того времени, поскольку реалистичные изображения человеческих фигур — большая редкость в искусстве викингов. Вторая группа происходит из Швеции XI века. Здесь изображений как таковых мало, однако в орнаментальных надписях (рис. 12, 67) упоминается имя умершего и того, кто воздвиг данный памятник, и нередко приводятся еще какие-либо подробности, например о личных качествах умершего, о том, какое положение он занимал в жизни, и о месте и обстоятельствах его кончины. Такая информация помогает нам понять общество викингов, хотя новые исторические сведения дает лишь изредка.

Используя все эти многообразные типы источников, мы можем рассмотреть различные аспекты эпохи викингов. Конечно, в наших знаниях есть пробелы; есть и спорные моменты. Рассуждая на такие темы, я стараюсь четко показать, является ли какая-то одна из существующих интерпретаций общепринятой, или по этому поводу существует несколько одинаково приемлемых точек зрения. Цель этой книги — показать викингов не как кровожадных головорезов и не как белокурых и голубоглазых героев, а попытаться связать деятельность этих людей с тем, что известно о материальной стороне их жизни. Общество, которое возникает перед нами, отличается от общества остальной Европы. Во многих отношениях оно, возможно, было более архаично, однако нет никаких оснований считать его примитивным, неорганизованным или исключительно жестоким.